ДО БОГА ВЫСОКО, ДО ЦАРЯ ДАЛЕКО
Социальные отношения в деревне на протяжении всей первой половины XIX столетия развивались под знаком растущего стремления крестьянства к освобождению от крепостной зависимости. Крестьянский вопрос в царствование Николая I, как и при его предшественнике, занимал пристальное внимание правительства. Однако дело не продвинулось дальше создания ряда секретных комитетов и выпуска указов, не внесших коренных перемен в жизнь деревни.
Крестьяне стремились использовать любой повод для достижения свободы легальным путем. Наиболее распространенной формой протеста являлись жалобы на помещика или на управляющего. Крестьяне тратили большие средства на посылку ходоков, ведение судебных дел. Под давлением крестьянского недовольства Комитет министров 24 декабря 1821 г. постановил, что в случае основательности жалоб крепостных имение должно браться под опеку, а дворовые отпускаться на оброк. Запрещалось также наказывать жалобщиков, если их жалобы подтвердятся. На управляющего крестьяне жаловались обычно самому помещику, но такие жалобы очень редко приносили им облегчение. Чаще помещик примерно наказывал своих крепостных.
Социальную активность крестьянства усилила Отечественная война 1812 года. Многочисленные злоупотребления властей при рекрутских наборах вызвали волнения в Оренбургской, Пензенской и Симбирской губерниях. Народное ополчение представляло собой нешуточную угрозу для помещичьего сословия. В декабре 1812 г. вспыхнуло возмущение ратников Пензенского ополчения в Инсаре, Саранске и Чембаре, в их высказываниях сквозила ненависть к помещикам. Ополченцы потребовали приведения к присяге, так как это по закону освобождало их от крепостной зависимости. Власти жестоко подавили восстание, изменили маршрут следования Симбирского ополчения, чтобы не допустить соприкосновения его с бунтовщиками.
Ропот и волнения вызвало возвращение ратников "в первобытное состояние", начатое после роспуска Симбирского ополчения в августе 1814 г. "Еще война длилась, - писал декабрист Бестужев, - когда ратники возвратясь в домы, первыми разнесли ропот в низ-шем классе народа. Мы проливали кровь, - говорили они, - а нас заставляют потеть на барщине. Мы избавили Родину от тирана, а нас опять тиранят господа. Войска от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали: Как хорошо в чужих землях. Сравнение со своим естественно произвело вопрос: "почему же не так у нас?"
Помещичьи крестьяне выступали против увеличения оброков, государственные и удельные - против перевода их в разряд помещичьих, против общественной запашки, принуждения к посевам картофеля и т.п. В январе 1816 г. удельные крестьяне Демидовки отказались повиноваться указу о переводе их в разряд помещичьих и послали ходока в Санкт-Петербург с прошением к царю "о избавлении их от помещичьего владения". Причем крестьяне заявили, что "до возвращения его из Санкт-Петербурга повиноваться они господину Дмитриеву не могут и никаких работ его производить не будут". В начале выступления крестьяне держались стойко, но затем четыре семьи, поддавшись на уговоры и угрозы, подчинились помещик. А вскоре подоспела и воинская команда.
Наиболее крупными в первой четверти XIX в. крестьянскими выступлениями в нашем крае стали волнения крепостных помещицы Наумовой в Ставропольском уезде в 1818 г. 29 апреля более ста крестьян пришли к симбирскому губернатору Магницкому с жалобами на управляющего имением. Причем в донесении губернатора царю говорилось о том, что крестьяне "представили двух человек в цепях, заклепанных тяжелыми деревянными стульями и из коих одному была надета на шею железная клеть в 18 фунтов". Толпа на пути в губернский город прошла через многие селения, а в самом Симбирске вызвала изрядный переполох и стечение зевак. В ходе расследования, проведенного лично губернатором, было установлено жестокое обращение приказчика и десятников с крестьянами. Дело кончилось тем, что с помещицы взяли подписку прекратить беспорядки и строго соблюдать трехдневную барщину.
В мае 1818 г. произошли волнения крепостных в селе Репьевка того же уезда. Советчиком крестьян здесь выступил местный священник Спиридон Николаев. Он отменил работу на барщине в воскресенье, назначенную приказчиком. На другой день приказчик не отпустил крестьян обедать. Тогда священник написал для крестьян прошение и посоветовал им идти к губернатору. В Репьевку была направлена комиссия. Священник с причетниками скрылся из деревни, опасаясь ареста. У дома, где остановилась комиссия, "разных барщин крестьяне, собравшиеся во многолюдстве без всяких жалоб и дела, с видимою дерзостью толпились" ". Насколько взрывоопасной была обстановка в Репьевке, видно из донесения предводителя: "Буйство народа в с.Репьевке, доходит до высочайшей степени и во всех барщинах собираются потаенные скопища и в следующую ночь, на 30-е число назначено было собрать народу к попу, который их взбунтовал, и всеобщий был разговор, чтоб все стояли крепче и друг друга не выдавали". Даже после прибытия 50 солдат, 2 офицеров и 4 унтер-офицеров крестьяне не успокоились. На помощь солдатам вызвали калмыков, 9 бунтовщиков посадили под караул, но приказчика все же пришлось сменить. Лишь после этого удалось уговорить крестьян повиноваться. Солдат оставили в Репьевке еще на некоторое время для поддержания порядка. За 1800-50 гг. в крае было отмечено 46 выступлений крестьян, и в 14 случаях властям потребовалось использовать военную силу для "успокоения волнений".
Специфической формой проявления недовольства крестьян своим положением выступали многочисленные слухи о предстоящей воле. Часто они связывались с различными указами и мероприятиями правительства, особенно с набором ополчений, переселенческой политикой.
В слухах, циркулировавших среди крестьян, заключалась одна особенность, которая пугающе действовала на помещиков: крестьяне в своих предположениях, даже самых фантастических, никогда не ожидали освобождения от своих господ. Наоборот, они твердо верили, что воля придет помимо барина и местного начальства. Так, в 1812 г. слухи о скорой воле распространял среди дворовых людей почтовый служащий Симбирска, особо ссылаясь на то, что указ из столицы минует помещиков и будет распространен через почтальонов. Дворовый человек помещика Левашова Федор Леонов донес, что он слышал в лавке от "грамотного человека", будто бы "киргизский хан по просьбе своих подданных киргизов сделал представление государю, в котором изъявил желание населить русским народом свою дикопорожнюю и всем изобилующую землю". Дальше фантазия крестьян рисовала совещание царя с графом Аракчеевым, в результате которых будто бы уже изданы указы и через Святейший Синод разосланы по епархиям, но губернаторам и другим властям эти указы не посылались, так как у них самих есть крепостные крестьяне.
В южной части края находилось много поселений сектантов, особенно многочисленные - духовных христиан, переселившихся сюда на рубеже XVII-ХIХ вв. из Тамбовской и Саратовской губерний. Эсхатолого-хилиастическое движение в этой среде усилилось в 1830-х гг., возникло несколько крестьянских организаций, основанных на идее общности имущества, их идеологами и руководителями выступили М.Попов и И.Григорьев. Они проповедовали "новый порядок", под которым подразумевалось обобществление имущества, кооперирование труда, распределения и быта. Результатом проповеди Попова была попытка 800 семей духовных христиан переселиться в Закавказье, куда незадолго до этого сослали самого Попова. Более опасной и чреватой для правящего класса была признана проповедь И.Григорьева, который в отличие от Попова призывал верующих не ждать наступления тысячелетнего царства, а своими руками создавать лучшее общество. Власти предпочли тайно расправиться с Григорьевым, умертвив его в Самарском остроге в конце 1872 года "
Во второй половине 30-х годов XIX века началось наступление православного духовенства, поддержанное властями, на Иргизские монастыри. Ранее, в 1829 г., перешел в единоверчество Нижне-Воскресенский монастырь, в 1836 г. Николай I повелел обратить остальные два монастыря: Верхне-Спасопреображенский и Средне-Никольский. Произошло драматическое столкновение со старообрядцами, сбежавшими из окрестных сел с решительным протестом: "Не дадим правую веру попирать антихристам и табачникам!" В уездный Николаевск прибыл губернатор с вооруженной ротой конной артиллерии, жандармами и пожарной командой. Монастырь ударил в набат, народ с ружьями и кольями заполнил Средне-Никольский монастырь. Увидев направленные на них орудия, люди полегли на землю на пути солдат. Те замешкались, но вступившие в дело пожарники решили исход, направив на защитников монастыря воду. Стоял жестокий мороз. Люди бросились через ограду за территорию обители, где их схватили. Все клети, амбары, сараи города оказались забиты раскольниками. Иноки вынужденно покорились и перешли в единоверие... Самый богатый и крупный Спасопреображенский (Верхний) монастырь некоторое время еще сопротивлялся. Уничтожили женские скиты Покровский и Успенский. Особой непримиримостью в борьбе с Иргизским расколом отличились епископ Моисей, позднее экзарх Грузии, и епископ Иаков, позднее архиепископ Нижегородский.
Более мирно проходило обращение в православие немногочисленных язычников, например, чувашей села Ивановка Самарского уезда, основанного на, реке Безенчуке еще в 1771 г. Хозяйкой села была крупная помещица графиня Анна Орлова-Чесменская, сподвижница известного своими консервативными взглядами архимандрита Фотия. В 1842 г. она посетила новокрещенов, в том числе и своего крестника Захара Левкина, который выставил условием своего крещения то, чтобы графиня стала его крестной матерью. Крещение жителей Ивановки происходило летом 1830 г. Для свершения таинства на берегу Безенчука поставили походную церковь, которую заполнило духовенство во главе с архиепископом Казанским и Симбирским Филаретом (впоследствии митрополит Киевский). Сбежались тысячи людей из окрестных сел и деревень. Крестившихся разделили на две толпы, мужскую и женскую. У берега построили из досок две купели. Всего было окрещено 750 душ.
Новые брожения в умах крестьян вызвала Крымская война, точнее связанный с ней набор государственного подвижного ополчения. Затронуло Самарскую губернию и "трезвенное движение". Внешне обстановка в деревне была относительно спокойная, хотя участились поджоги усадеб и более мелкие проявления недовольства крестьян. Чаще всего их провоцировали сами помещики. Архив Самарского дворянского депутатского собрания быстро заполнялся документами, свидетельствующими о жестоком обращении помещиков со своими крепостными. Предводитель дворянства вынужден был заниматься разбирательством дел об "отягощении дворянкой Анной. Ивановной Быковой своих крестьян работой", "об удавившемся помещика Шихлинского дворовом мальчике Федоте Лаврентьеве", "о растлении отставным гвардии поручиком Дмитрием Путиловым дворовой своей Федоровой", а также многочисленными делами, значащимися в архиве под рубрикой "жестокое обращение". С приближением реформы число таких дел возрастало.
Взаимоотношения двух главных фигур русской деревни, крестьянина и помещика, утрачивали даже внешнее патриархальное благообразие. А.П.Заблоцкий-Десятовский с болью констатировал: "Дворянство сделалось как бы другим народом, удалилось на огромное расстояние от крестьян; утратило всякую моральную с ним связь, место которой заступило равнодушие, отсутствие всякой симпатии, незнание нужд и положения крестьянского. И вот в настоящее время - сущность характера отношений помещика к крестьянину".
Со своей стороны, крепостные в большинстве не питали особых иллюзий по поводу господ: "С барином водись, а камешек за пазухой горячий держи!" Очень точно крестьянское "разумение" патриархальных отношений с помещиком передает следующий стилизованный современником тех событий диалог:
Помещик: "Знайте, земля моя, не ваша; мое добро для вас чужое; я вам отвел участок из моей земли, так подавайте оброк или ступайте на барщину".
Крестьяне (вслух): "Вы наши отцы, мы ваши дети"; (про себя): "Мы все твои, а все твое - наше".
Таким образом, за внешне спокойным ожиданием грядущего освобождения в среде крепостного люда крылась сложнейшая гамма чувств и переживаний, выносимых из ежедневного общения с барином и его временщиками. Это была гремучая смесь священного трепета и жгучей ненависти, способная взорваться кровавым бунтом, сметающим все на своем пути. Однако вопрос о крепостном праве не мог послужить детонатором та-копувзрыва, ибо абсолютное большинство крестьян ожидало освобождения только от царя. Другое дело - вопрос о земле. В минуту откровенности крестьяне заявляли своим господам: "Мы ваши, а земля, которая кормила наших предков и которой мы всегда были крепки, наша. Мы по воле царя можем быть или барскими или царскими, но земля, наша кормилица, от нас отойти не может". В течение первой половины XIX века это мнение крестьянства вполне сложилось и обозначилось. В последние годы перед реформой все замерло в ожидании...
