МНОГОЛИКАЯ ДЕРЕВНЯ

В результате интенсивной колонизации к середине XIX в. в Самарском крае сложилось чрезвычайное этнокультурное многообразие. В отличие от других губерний Поволжья и Приуралья, Самарская не была для большинства населения территорией исконного проживания, поэтому национально-бытовые и хозяйственные уклады здесь были менее ярко выражены, хотя прослеживались довольно отчетливо.

Господствовало аграрное, то есть земледельческое, освоение края и становым хребтом аграрно-демографического строя выступало русское крестьянство. Оно численно преобладало - 1 052 013 душ, или 68,8% всего населения - и оказывало определяющее влияние на аграрный облик района. Особенностью его расселения являлось то, что русские занимали прежде всего открытые, удобные для развитых форм земледелия пространства. "Русское народонаселение Самарской губернии, - отмечали офицеры Генштаба в 1853 году, - сохранило типы наружного вида, характера и быта жителей тех губерний, откуда вышли их предки. Так, тульчане и рязанцы, рассеянные по Самарскому и Бузулукс-кому уездам, между чувашами и мордвой, сохранили свои костюмы и наречие".

С продвижением русских крестьян на юг, в степи, уклад их жизни менялся. В лесной зоне они могли сохранить традиционные, небольшие поселения, удобно расположенные у водоемов. Возделываемые поля находились рядом, сразу за околицей. Леса хватало в избытке и для построек, и для отопления. На освещение избы можно было заготовить лучину. В лесной зоне края русские крестьяне быстро утвердили трехпольную систему земледелия с привычным набором орудий - соха, борона, серп или коса - и тягловой силой в виде любимой лошадушки. Абсолютное большинство здешних крестьян знали ремесла, необходимые в хозяйстве: плотничали, шорничали, валяли шерсть на валенки...

В степи текла другая жизнь, подчиненная одной страсти - производству пшеницы. Земледелие имело ярко выраженных экстенсивный характер: огромные площади засевались "хлебом по хлебу" до истощения, а затем запускались на много лет ради лежащих по соседству ковыльных просторов.

В рамках одного уезда и даже волости наблюдалась резкая перемена "лесного" и "степного" укладов. Священник села Патровка Бузулукского уезда Г.Грекулов сообщал в 1859 г.: "На правом берегу Самары, где земли уже значительно истощены, родится рожь, овес, греча, ячмень, горох, просо и не в большом количестве пшеница, и то русская. Селения же, лежащие на левом берегу, в особенности ближайшие к Уральским и Оренбургским пределам, изобилуют землями еще не истощенными. Там родится бело-турка, посевом которой крестьяне занимаются в обширных размерах".

Крестьяне-степняки не отвлекались ни на какие ремесла, считая за грех заниматься каким-либо мастерством. Хозяйство их имело практически монокультурный характер и тем сильно походило на хозяйство фермеров "дикого Запада" США: овес и рожь сеяли только для домашнего рабочего скота, просо для своей семьи, греча, ячмень, горох встречались редко, а о полбе И "вовсе не слыхать".

Селения русских крестьян степной зоны отличались крупными размерами, дома ставились в одну улицу, тянувшуюся на целую версту и более. Посевы обычно находились далеко от села и потому практиковался своеобразный "вахтовый" метод: крестьяне в страду надолго покидали свой дом и жили неделями на хуторах-времянках. Они не имели возможности приглядывать за своими посевами и вообще были намного небрежнее в обработке земли: "При стремлении к обширным посевам, почти никто не обращает внимания на правильную обработку земли. Для каждого хлеба крестьянин вспахивает землю однажды, какого бы она ни была качества, разбрасывает по ней лучшие семена и оканчивает дело бороньбой".

Такая упрощенная агрикультура позволяла вовлекать в хозяйственный оборот огромные площади, но не способствовала сохранению плодородия почвы.

Русский крестьянский двор имел три типа планировки. Самый древний степной тип предусматривал такое расположение построек, чтобы снаружи ни одна из них не была видна: фасад, выходивший на улицу, состоял из высокого забора с тяжелыми одностворчатыми воротами и большим внутренним замком. С улицы невозможно увидеть ни дверей, ни крыльца, ни труб, ни окон. Этот двор-крепость - наглядное свидетельство живучих воспоминаний о прежних небезопасных соседях первых русских переселенцев. Более распространенными были постройки с избой, обращенной фронтоном, обычно глухим, на улицу. Внутренние постройки двора частично доступны взору через ворота с калиткой. Вид с улицы портило то, что изба в фас имела лишь одно окно сбоку, так как другой бок занимала изнутри печь, поэтому изба получалась как бы "кривоглазая". Значительно веселее гляделись постройки, когда изба, сени и горница находились на передней стороне двора, и на улицу выходили два-три окна избы, дверь с крыльцом из сеней и окно или два из горницы, затем калитка, ворота и амбар. Такую застройку практиковали обычно в больших торговых селениях.

Строительным материалом на юге служили очень дорогой привозной лес и саман.

Внутреннее убранство избы русского крестьянина не претерпевало больших изменений, разве что в сторону большей обширности на юге. Обычный интерьер выглядел так: посредине капитальной стены из сеней входная дверь, налево от нее лавка в виде ларя, вдоль всей левой стены - красная лавка. В переднем углу кивот с иконами, а напротив него по диагонали - печь с челом к двери. Вдоль всей передней стены устроен закут - лавка, служившая кроватью. С нее же ступали на печь, а с печи на полати, устроенные аршином ниже потолка с опорой на специальную матицу. От печи вдоль правой стены располагалась судная лавка для утвари и над нею небольшое "волоковое" окно. Два окна прорубались в левой стене над красной лавкой и одно - над закутной. Стол с табуретками стоял в переднем углу напротив кивота.

На юге избу топили больше соломой, которую хозяйки заранее завивали жгутами, а также кизяком - смесью соломы с навозом. Вместо лучины для освещения использовали "бастыльник", или "царскую свечу"- траву, известную в народе под именем кулины, предварительно вымоченную и высушенную; она горела даже ровнее лучины, без треска и дыма. Иногда ночник из сала и жира. Свечи крестьяне отливали сами и экономили для праздника, гостей или другого особого случая.

Одежда русского крестьянина зимой включала овчинный некрытый тулуп или полушубок, иногда кафтан из черного домотканого сукна со сборками назади, теплую шапку с овчинным околышем, валенки; летом - халат, коротайка, шляпа, на севере - высокая поярковая с небольшими полями, суженная кверху, на ногах онучи, лапти, в сапогах щеголяли богатые. Крестьянки при почти той же верхней одежде носили в будничные дни синие холщовые сарафаны с передниками (запон), на голове бумажный платок или набойчатый чехлик, на ногах белые онучи и лапти. В праздники в небогатых глухих селениях наряд крестьянок составляли китайчатые и кумачные сарафаны, иногда с шелковым или мишурным спереди в два ряда позументом, на голове шелковые платки, а у крестьянок удельного ведомства - кокошники, на ногах коты или башмачки. Зимой надевали кафтаны, крытые сукном или дубленые, сапоги. Девушки в русских селениях выделялись непокрытой головой и неподобранной косой с вплетенными лентами. Серьги, кольца, булавки и прочие украшения были по большей части медные.

Пища русских крестьян зависела от достатка, а также от установленного церковного чередования постных и скоромных дней. В первом случае она обыкновенно состояла из щей без приправы с серой капустой, полбенной каши, гороха, рыбы, кислой капусты, кваса, конопляного масла, редьки, репчатого и зеленого лука. Во втором случае - из щей и картофельной похлебки с приправами, говядиной, а чаще с бараниной или свининой, гречневой и полбенной каши с маслом или салом, яиц, молока. В праздничные дни жарили в сале говядину, готовили баранину, свинину, кур, гусей, пироги с кашей, рыбой, курицей (курник), ватрушки или гречневые блины. В страду, отправляясь в отдаленные поля, брали с собой хлеб, пшено. Варили кашицу, сливали отвар и хлебали как суп, а потом ели самую кашу. Эти два кушанья составляли обычно весь походный стол крестьянина. С его помощью русский мужик зимой преодолевал сотни степных верст, не потратив ни копейки за обед и ужин на постоялых дворах.

Совершенно особое место в жизни русского крестьянина занимал хлеб: "Господь повелел от земли кормиться"; "Все добро за хлебом"; "Держись за сошенку, сей хлеб - не спи"; "Какова пашня - таково и брашно"; "У кого хлеб родится, тому и веселиться";

"И животина там водится, где хлеб родится". А.П.Шапов, историк прошлого века, отмечал: "Мясо для русских не заменяло хлеба. Они почти нисколько не ценили естественное изобилие животной пищи и только хлеб считали главизною всего, и "самой животины". В случае неурожая или какого-нибудь недостатка хлеба, русские испытывали страшные бедствия, несмотря на изобилие животной пищи".

На севере края материальный быт русской деревни полностью воспроизводился в кругообороте каждого хозяйства, имевшего многоотраслевой характер. На юге крестьяне чаще прибегали к покупкам недостающих продуктов, строевого материала, одежды и обуви.

Русский национально-хозяйственный, уклад, оказывая определяющее влияние на аграрный облик края, втягивал в земледельческую сферу новые земли и местные народы.

Украинцы Самарского края были выходцами из Полтавской и Харьковской губерний. Они насчитывали 45 тыс. человек (2,9%) и расселились на юге, в Новоузенском уезде по Волге и Еруслану, а также на реке Кинель (слобода Кинель-Черкасская) в Бугурусланском, отдельных селениях Самарского и Бузулукского уездов. Украинцы во многом сохранили чистоту своего наречия и народный характер и жили почти так же, как описал в 1769 г. Паллас: отличаясь от соседей чистыми дворами, тщательно выбеленными избами, в хатах всегда складывались печи с трубами, полы заливались глиной и застилались досками. Украинцы проявили себя прекрасными земледельцами. В степных уездах многие из них владели также большими стадами и значительными капиталами. Былая казацкая удаль несколько поутихла, и вместо атаманов и есаулов в порядке самоуправления избирали они, как и везде, голов и старост.

С русским хозяйственным укладом в наибольшей степени сблизилась мордва, пришедшая в заволжский край из Пензенской, Симбирской, Тамбовской и Нижегородской губерний. Представители мордвы-мокши вышли из Пензенской и Тамбовской губерний и поселились преимущественно в Самарском, Николаевском и отчасти в Бузулукском уездах. Мордва-эрзя из Нижегородской и Симбирской губерний освоила Бугурусланский, Бугульминский уезды и часть Ставропольского. Мокша сильно обрусела и почти утратила свой язык, но закоренелую нелюбовь к эрзе сохранила в полной мере, поэтому между ними фактически не было родственных связей. Численность мордвы в 50-е годы XIX века превышала 127 тысяч (8,3%).

К середине XIX столетия мордва уже отошла от прежнего обычая строиться мелкими околодками, и ее деревенский ряд вполне походил на русский. Отказались также и от старого типа жилой постройки по татарскому образцу - с широкими лавками, дверьми на восток и печью на юго-запад или глухой стеной вдоль улицы без всяких продушин - в пользу русского избяного зодчества. В результате Длительного соседства с русскими мордва многое переняла из их аграрного строя и быта: "Система хлебопашества, земледельческие орудия, упряжь и небрежность в скотоводстве, как у русских, так и у мордвы совершенно одинаковы". Много общего ив обыденной одежде: лапти, овчиный полушубок, причем иногда даже в июльскую жару. Правда, мордовские лапти были не в пример прочнее и удобнее русских, а онучи мордвин носил почти всегда белые.

Как свидетельствовал современник, "мордвины между инородцами слывут за самый сильный народ". В целом же сходство столь велико, что "если бы было возможно войти в мордовскую деревню с завязанными ушами, то присмотревшись ко всем подробностям быта, обстановки, деятельности жителей, приемам работ, хозяйству, и в голову не придет, что это не русская деревня".

Среди чисто земледельческого населения края важное место занимал хозяйственный уклад чувашей. В губернии их насчитывалось более 60 тысяч (3,9%). Чуваши, в отличие от мордвы, неохотно селились вместе с другими народами. Они ставили свои поселения в укромных местах, подальше от больших трактов и открытых пространств, что не в последнюю очередь объяснялось большей приверженностью языческим пережиткам, преследуемым православной церковью.

Тип чувашских поселений отличался от русского разбросанностью в разных направлениях нескольких отдельных групп домов. Каждая такая группа носила русское название околодка, по-чувашски - сирма. Это имело патриархальное значение: на избранном месте строил дом глава семьи и загораживал обширный двор. Затем дети его, обзаведясь своей семьей, постепенно застраивали огороженное пространство. Со временем появлялся небольшой поселок. По мере увеличения семьи наиболее отдаленный родственник выселялся из заветной дедовской или прадедовской загородки и основывал по тому же принципу собственный поселок. Если он располагался рядом со старым, то он также назывался по имени родной "сирмы", если же вдалеке, то получал новое название по имени основателя или какой-либо местной достопримечательности с прибавлением слова "касы", иногда "ял" (выселок).

Полнокровной деревней сами чуваши считали изначальный родовой поселок, поэтому щ вопрос: какой деревни? - называли имя не "касы", а "сирмы", чем вводили в заблуждение переписчиков, сборщиков податей, чиновников рекрутского присутствия.

Все авторы, наблюдавшие близко чувашей и вотяков, - вотяками звали в старину удмуртов, которых в нашем крае насчитывалось чуть более тысячи и проживали они на купленных у башкир землях в юго восточном углу Бугульминского уезда в пяти небольших деревушках, - все авторы отмечают их исключительное прилежание к хлебопашеству: "Чуваши хорошие земледельцы. Особенно замечательна их жатва, до того тщательная, что с первого взгляда на сжатые поля кажется, будто на них не осталось ни одного колоса"; "На чувашских землях нигде не встретите пырея... В рабочее время чуваши становятся необыкновенно деятельными, особенно при уборке хлеба..." Чувашскую деревню можно было издалека узнать по обилию полных гумен, охватывавших ее плотным кольцом. Другая особенность хозяйственного быта чувашей - ведущая роль женщины. Чувашки участвовали во всех мужских работах - на пашне, сенокосе и других, и при этом отличались "мускульной силой" и трудились больше мужей.

Большие чувашские селения, душ до 600, встречались только в западных частях Бугурусланского и Бугульминского уездов. В этих деревнях (селения без церквей) сосредоточилось две трети всех чувашей края. Крупных сел насчитывалось всего четыре: в Бугурусланском уезде на притоках реки Кинель - Ибрайкино (или Рождественское - 723 человека), Стехино (или Петропавловское 791 чел.), на Сургуте - Микушкино (или Троицкое 1220 чел.) и в Бугульминском уезде село Девлезеркино (или Троицкое 1155 чел.) на реке Черной - притоке Черемшана.

Чуваши отличались редкостным миролюбием. Уголовные преступления среди них встречались крайне редко. Многие в то время оставались еще язычниками, скрытно от властей поклонялись священным рощам, добрым (Тора) и злым (Кереметь) духам.

Согласно исследованиям казанского профессора Фукса, чувашский народ делился на два племени; вергали и анатри. В Самарском крае, надо полагать, жили чуваши-анатри (низовые), носившие белые онучи и портянки. У них были свои аграрные поверья и приметы. Например, не приступали к сенокосу раньше Ильина дня, так как опасались, что поля их будут побиты градом, испытывали панический страх перед "сухой бедой" (так же, как вотяки, они по десятку и более лет хранили немолоченный хлеб). Самой страшной местью обидчику считалось самоубийство на его дворе: если повеситься под навесом у врага - тому не миновать "сухой беды". Никогда не унывающий чуваш не разлучался со своим "чилимом" - трубкой с коротким чубуком, причем курили не только мужчины, но и женщины и дети. Курные избы с их дымом и копотью являлись причиной широкого распространения глазных болезней. Летом чуваши обычно не жили в избе, предпочитая амбары и клети...

Татары занимали преимущественно северо-восточную часть губернии: Бугульминс-кий и Бугурусланский уезды. Численность их достигала 131 974 чел. (8,6%): 95 454 собственно татар, ничем не отличавшихся по своему укладу от казанских и нижегородских, а на бывших башкирских землях жили тептяри, беглецы из Казанского ханства, поселившиеся среди башкир. К середине XIX века они вошли в состав Башкирского войска.

Современники сдержанно оценили тягу татар к земледелию. "Как земледелец, татарин стоит не очень высоко, ниже русского поселянина, а тем более земледельца чувашского и вотякского", - отмечал В.Сбоев.44. Нынешние исследователи придерживаются иного мнения, считая, что "основы традиционного земледелия татарского народа были заложены в глубокой древности, в эпоху Волжской Болгарии и предшествующее время". Дело здесь, видимо, в особенностях национально-хозяйственного уклада, имевшего свою историю аграрных отношений. В то же время все современники единодушно отмечали, что самарские татары, как и казанские, "оказывают большие способности в торговле".

Поселения татар застраивались по восточному обычаю: дома не выходят на улицу, но прячутся во дворах за заборами, где выстроены "шишеобразный погреб", несколько амбаров с классическими деревянными "весьма прочными и хитрыми замками". В целом же "деревни татарские похожи были на случайно разбросанный табор кочующих народов".

Очень близко к укладу хозяйственной деятельности татар стояли башкиры, часто соседствовавшие с ними в одних селениях. Это происходило потому, что татары селились на башкирских землях в качестве "припущенников", а затем большая часть этих территорий перешла в их собственность. Тяжбами татар и башкир по поводу земель были переполнены уездные присутствия. Всего башкир в нашем крае насчитывалось к середине XIX в. 20 934 чел. (1,3%). Они переходили к оседлой жизни и улучшали домостроительство.

В южных Узенских степях кочевали киргизы. В их временном владении находились земли между реками Малая Узень, Торгуй и Горькая, где летом и осенью кочевало до 150 кибиток - около 750 человек. На зиму они уходили на Рын-Пески и к Камыш-Самарским озерам. В 1801 г. на степных землях, освобожденных в 1772 г. некрещеными калмыками, поселили несколько родов зауральских кайсаков, образовавших внутреннюю Киргизскую орду, названную по имени первого хана Букеевской. Отсюда они прикочевали в Самарские степи, торговали с жителями селений скотом и продуктами скотоводства. Киргизские кошмы из верблюжей шерсти пользовались спросом на ярмарках в слободе Александров Гай и Новоузенске. Отсюда шерсть поставлялась на суконные фабрики Оренбургской и Самарской губерний. Верблюжье сукно славилось своей прочностью. На юге Новоузенского уезда крестьяне сами держали верблюдов как тягловую силу. Один верблюд легко мог одновременно везти волоком и нести на себе 50-60 пудов клади.

Своеобразный хозяйственный уклад создали немцы-колонисты, насчитывавшие в крае 89 134 чел. (5,8%). Их хозяйство отчетливо ориентировалось на выращивание белотурки. Хлебные поля находились в 25-30 верстах от колоний. В ближайших к селениям полях выращивались корнеплодные - картофель и морковь, тыквы, а также вторая по значению торговая культура - табак. Скотоводство и овцеводство колонистов удовлетворяло только внутренние потребности. Содержание рогатого скота и лошадей было поставлено гораздо лучше, чем у русских крестьян, выше качество обработки земли. Колонисты обладали значительно большей хозяйственной самостоятельностью и большими наделами: 30 десятин, из которых пашни - 15, сенокоса 5, леса 5, усадьбы 5 дес. Система хозяйства переложная, трехлетняя. Удобрение не вносилось, ибо навоз, за недостатком дров, обращался в топливо. Орудия труда мало отличались от крестьянских: пахали плугом на лошадях, хлеб убирали не серпом, а косой с вязкой в снопы, молотьбу производили лошадьми на открытых токах.

Поселения колонистов являли образец порядка и опрятности. Самыми обширными и красивыми были колонии Екатериненштадт, Тарлык и Привальная. Они вызывали удивление путешественников роскошными каменными домами, которые могли бы украсить любой губернский город. Это была своеобразная страсть колонистов, тративших на постройки огромные деньги. Русские пересмешники по этому поводу подтрунивали, говоря, что "у немца хоромы велики, да закромы пусти" 48. Действительно, мебель в доме колониста состояла из стола, нескольких простых деревянных стульев и скамеек, раскрашенного сундука и кровати на высоких ножках с ситцевыми занавесками. Убранство завершали настенные часы, зеркало и "преуморительные произведения малярного искусства". В колонии Екатериненштадт, которую русские называли Баронском, находилось три церкви: православная, лютеранская и католическая. На деньги колонистов в 1852 г. соорудили памятник Екатерине II, отлитый из бронзы (автор - барон Клодт) и установленный на высоком мраморном пьедестале. Императрица была представлена сидящей на троне, в ее руке - грамота, дарованная колонистам в 1765 г.

Наибольшей зажиточностью выделялись среди колонистов меннониты.

В 1830 г. немец Штаф построил в Саратове табачную фабрику, чем стимулировал быстрый рост табачных плантаций, на которых разводился американский, главным образом мэрилендский, табак. Ежегодно на рынках и ярмарках Самарской губернии и в Саратове продавалось до 400 тыс. пудов табака.

Домашнее хозяйство колонистов, включая уход за лошадьми, полностью находилось на плечах женщин. Неутомимо работавший в поле колонист дома не прочь был "по-сибаритничать с трубкой в зубах". Летом улицы колоний заполнялись детьми всех возрастов, чего нельзя было видеть у других народов. Одеждой колонисты походили на зажиточных русских крестьян. Только рубаху они заправляли в шаровары, как украинцы, и почти все носили жилеты синего сукна с медными пуговицами, нанковый или домашнего полотна кафтан. Лаптей никто не носил и уж тем более не ходил босиком. Женщины одевали платья и сарафаны или корсеты из сарпинки и ситца, головной платок завязывали под подбородком, обували синие чулки и башмаки. Синий цвет вообще преобладал в мужской и женской одежде. В путевых заметках М.П.Жданова читаем: "Любопытно видеть колонисток, порядочно одетых, в соломенных шляпках, работающими в поле, думаешь, что это все барышни принялись за грабли и мотыги".

Надежды правительства на культурный расцвет земель юго-востока России под благотворным влиянием иностранных колонистов не оправдались. В силу замкнутости, отгороженности колоний от окружающего русского населения, их влияние сводилось к минимуму. Взрослые колонисты с трудом изъяснялись по-русски, женщины и дети, не выезжавшие за пределы колоний, вообще не знали русского языка.

Таким образом, аграрное освоение Самарского Заволжья - результат совместного труда многих народов. Каждый из них внес свой оригинальный вклад в общую сокровищницу аграрного опыта, нашел в аграрном строе свою, наиболее рациональную и удобную для себя - а значит и для других - экономическую нишу. В этом заключается секрет исконно мирного и созидательного сотрудничества наших предков, несмотря на все перипетии политической истории России.