Печать
Категория: Самарская летопись
Просмотров: 1854

КРЕСТЬЯНСКИЙ КОСМОС

Важнейшим процессом пореформенной деревни было становление крестьянского хозяйства как самостоятельного экономического организма, субъекта аграрных отношений. Этому предшествовала непростая история расщепления старого вотчинного хозяйства (помещичьего, удельного, казенного).

Хозяйственное обособление крестьян разных разрядов проходило в различных условиях и с неодинаковым результатом, но суть была одна - стужа крепостничества, сковывавшая жизненные силы народа, отступила. Взору образованного общества предстали незнаемые прежде черты народной жизни. Вот когда стал понятен и не вызывал более скептической усмешки призыв великого Пушкина: "Взгляните на русского крестьянина: есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна".

Разграничение помещичьих и крестьянских земельных владений должно был завершиться подписанием уставной грамоты. Не обошлось без столкновений. Крестьян пережили форменное потрясение, узнав, что земля, на которой трудились не только они сами, но и их предки, принадлежит вовсе не им и нужно ее выкупать у барина. Разыгрались драматические события из-за массового несогласия признать неправедные условия Самарский губернатор А.А.Арцимович в своем докладе министру внутренних дел был откровенен: "Народ вынес из церкви впечатление, что надежды его не сбылись. Он ожидал полной чистой воли и впридачу бесплатного отвода земли, которую, по словам крестьян, они успели выслужить долговременным отбыванием повинности. С этой надеждой народ расставался так неохотно, что он сперва готов был допустить обман или подлог, чем мысль отказаться от любимой мечты".

Крестьяне отнеслись с недоверием ко всем толкователем Манифеста и Положений 19 февраля, убеждавшим их в необходимости выполнять прежние повинности в пользу помещика и готовиться к выкупу земли, так как считали их речи обманом, а документы, которыми те потрясали - подложными. Так, крестьяне вотчины графа Воронцова-Дашкова (деревни Грачи и Озинки Николаевского уезда) числом в 1 362 души заявили на сходе то "будто бы в городах читали манифест, чтобы помещиков не слушаться и на работы не выходить, а потому прямо становому приставу объявили, что на работу не выйдут и не выходят и даже не взяли... экземпляры манифеста, считая его заложным". Сюда прибыл предводитель дворянства уезда, а так же флигель-адъютант Гурко, которые вынуждены были признать, что "урочное положение барщины до такой степени тяжко, что нет никакой физической возможности крестьянам выполнять его". За 1861 год в губернии произошло 54 случая "неповиновения и самоуправства" крестьян, из них 44 состоя ли в отказе выполнять барщинные и оброчные повинности и принимать уставную грамоту. В Бугурусланском уезде подобные события произошли у помещика Каракозова в селе Нестеровка, у Дурасова в селе Степная Дурасовка, у Жемчужниковых в деревне Георгиевке, у Мордвиновой в д.Кисловке, а в деревнях Дмитриевка, Натальино, Исакове, Никольское и Жердино произошли столкновения с земской полицией, и администрация вынуждена была ввести сюда войска. Ставропольский уезд прославился на всю округу отказом 200 крестьян с.Никольского признать манифест и Положения.

Как ответ на навязываемые уставные грамоты уже в ноябре 1861 г. последовали требования "дарственного надела". Одними из первых к такому требованию прибегли крестьяне помещика Нагаткина в с.Старое Нагаткино Бугурусланского уезда. В дальнейшем эта форма реакции крестьян на реформу стала массовой.

В связи с отделением крестьянского хозяйства от помещичьего стоит вопрос об отрезках. Поволжские помещики в нашей литературе традиционно считаются самыми алчными, доказательством чего служат самые высокие в России проценты отрезков от дореформенного крестьянского надела. Недавно было внесено существенное уточнение в понимание данного вопроса. Установлено, что в общей массе отрезков большая доля принадлежит потерям дарственников. Если отвлечься от дарственных сделок, заключавшихся добровольно и часто по требованию самих крестьян, то потери от собственно отрезков выглядят значительно скромнее: В Симбирской губернии в целом - 11,4%, а по Сызранскому уезду - 8,7%; в Самарской губернии было отрезано по уставным грамотам 70 367 дес. (31,8%), по выкупным актам без участия правительства 18 469 дес. (8,3%), а по дарственным сделкам - 132 625 дес., - 59,9% от всего уменьшения надельного землепользования. Реформационные отрезки составили здесь не 41,3%, как считается, а 13,1%. Если включить сюда сделки заключенные без участия правительства, то эта цифра вырастет до 16,6%.

Таким образом, следует признать справедливой высокую оценку деятельности Редакционных комиссий, не пошедших на поводу у губернских дворянских комитетов и отстоявших минимальный уровень отрезков. Но были ли дарственные сделки нечаянной радостью для помещиков? Видимо, нет: П.П.Семенов-Тян-Шанский, один из видных деятелей Редакционных Комиссий, вспоминал позднее, что Дворянские депутаты, участвовавшие в совещаниях Редакционных комиссий, в приватных беседах говорили о своих особых надеждах на введение дарственного надела: "Дальновидные помещики многоземельных имений Юго-восточной России (Самарской, Оренбургской, Саратовской, Воронежской губерний) были убеждены, что крестьяне их неминуемо попадут в эту ловушку... Само собой разумеется, что крестьяне не могли предвидеть того, что помещики, землями которых они были окружены со всех сторон, с каждым годом будут повышать земельную плату за отдаваемую ими землю и доведут ее до недоступных размеров, как это и случилось впоследствии".

Земля казалась крестьянам вполне доступной из-за своей дешевизны и большого количества. Для них важнее было поскорее освободиться от ненавистных пут крепостничества "Хоть с крестом на шее да на волю! А там, где арендой, где покупкой у казны - даст Бог авось и поднимусь", - вот самое распространенное среди крестьян настроение. Но реальность оказалась жестокой. В 1881 г. правительственная комиссия установила плачевное положение селений, вышедших на дарственный надел.

Общая картина по прошествии 20 лет после реформы в помещичьей деревни губернии была такова.

В Самарском уезде состояло 65 общин с 8 869 рев. душами и средним наделом 4,8 дес. на душу, из них 8 общин и 244 души на оброке и издельной повинности и одно общества с 205 рев. душами только на издельной (т.е. отработочной); остальные - на оброке. За 20 лет наличное население резко увеличилось (на 34%), и надел не превышал уже 3,6 дес; на душу. Крестьяне вынуждены были арендовать к своим надельным 42 100 дес. еще 28 691 дес., из которых 11,5 тыс.дес. - пахотная земля, по 7 руб. за дес., что требовал выплаты 200 000 руб. Выкупные платежи достигали 6 руб.67 коп. с души, или 1 руб. З коп. с дес. Такое положение было признано еще сносным, ибо недоимки не превышали 23% годового оклада. Здесь не было и окончательно расстроившихся в хозяйственном отношении селений.

В Бугульминском уезде средний надел на ревизскую душу составлял 5 дес. Вследствие прироста населения на 28% он уменьшился до 3,9 дес. Крестьяне владели здесь 20 700 дес. надельной земли, и арендовали еще 11,7 тыс.дес. по средней цене около 3,5 руб. за дес. Выкупной платеж составлял 7 руб. 8 коп. с душевого участка, или 1 руб. 41 коп с дес. Недоимки были огромными - 294% годового оклада. В особенно тяжело" положении оказались селения Екатериновка Александровской волости, Павловка Борисоглебской, Чемодуровка и Ивановка Микулинской, Софьевка Мордовско-Кармальской Верхне-Троицкое, Чиркове и Акшуат Сумароковской, Боровка Сходневской и Никольской Тимяшевской волости.

В Бугурусланском уезде в 66 общинах бывших помещичьих крестьян числилось 9 884 рев.души со средним наделом в 4,6 дес. Прирост населения составил 11,5%, что сократило надел до 4,1 дес. К своим 45 733 дес. крестьяне арендовали еще 24 300 дес. по 3 руб. за дес., выплачивая до 73 тыс.руб. ежегодно. Выкупная сумма за душевой участок - 6 руб. 53 коп., т.е. 1 руб. 42 коп. с дес. Уездное земство пришло к выводу, что за два пореформенных десятилетия в расстроенное состояние пришло более половины сельских обществ бывших помещичьих крестьян. В некоторых волостях (Троицкой, Знаменской) недоимки по выкупным платежам превысили 5-7 годовых окладов. Лишь Подбельска волость была свободна от недоимок. Саврушинское общество Стюхинской волости вынуждено было вообще отказаться от надела из-за бесплодности почвы.

В Бузулукском уезде было 62 общины бывших помещичьих крестьян с население 5 972 рев. души, из них 5 общин оставались на временнообязанном положении с издельной повинностью. Средний надел здесь был определен в 5,2 дес. на душу. Из-за прироста населения на 69% надел сократился до 3,1 дес. на душу. К 31 100 дес. надельной земли арендовалось еще 23 тыс. по 3 руб. за дес., что обходилось в 69 тыс. руб. Недоимки здесь были невысоки - 160% годового оклада. Местная земская управа отметила здесь 1 селений пришедших в упадок. Так, в Алексеевском обществе Булгаковской волости надел составлял только 2 дес. на рев. душу, в Павловском наделы крестьян были отделены узкой полосой помещичьей земли, что закрыло им доступ к воде. Самым бедным было Борисовское общество, так как до реформы помещик специально отобрал бедняков из свои деревень и поселил их здесь. Надел Богдановского общества выглядел как бесплодна пустыня из-за чисто песчаной почвы.

В Николаевском уезде средний душевой надел составлял 5,5 дес. Здесь было 47 селений с 8 329 душами дарственников, получивших около 1,7 дес. на душу. Население в бывших помещичьих селениях выросло на 32%, а надел понизился до 4,2 дес. на душу. Здесь крестьяне владели 25 700 дес. и арендовали еще 22 650 дес. по 4,5 руб. У дарственников надел составлял 13 832 дес., а аренда - 50 тыс.дес. Выкупная сумма с душевого надела составляла 6 руб. 84 коп., или 1 руб. 23 коп. с дес. Недоимки достигали 197% Всего селений, состоявших на выкупе и оброке, было 42, а крестьян 4 659 рев. души.

В Новоузенском уезде было 19 общин бывших помещичьих крестьян с 1 779 рев. душами, из них 3 общества с 316 рев. душами находились на оброке, остальные перешли на выкуп. Средний душевой надел составлял 7,5 дес., а после роста населения на 34% - с 5 дес. К 13 388 дес. надельной земли арендовалось 6 550 дес. по цене около 5,5 руб., что обходилось крестьянам в 36 тыс.руб. Выкупные платежи по уезду составляли 6 руб. 59 коп. на душу, или 88 коп. за дес. Недоимки - 127% к годовому окладу. Земская управа внесла в реестр селений с расстроенным хозяйством 19 селений. Кроме того, в ее отчете говорилось о 10 обществах, получивших дарственный надел. Земство предлагало дополнительно наделить этих крестьян землей из казенного фонда, как это было сделано для дарственников Николаевского уезда, получивших земли в Оренбургской губернии.

В Ставропольском уезде средний надел бывших владельческих крестьян составлял 3,8 дес. Население за 20 лет приросло на 35%, и надел сократился до 2,8 дес. Всего крестьяне получили в надел 48 800 дес. и арендовали 33 200 дес. по 4,5 руб. за дес. Выкупные платежи составляли 6 руб. 77 коп. на душу, или 1 руб. 78 коп. с дес. Недоимки превышали 111% годового оклада. Земская управа не указала селений, находившихся в упадке, но на основе расчетов доходно-расходной части хозяйства крестьянской семьи пришла к заключению о несоответствии доходности и ценности семейного крестьянского надела лежащим на нем платежом, особенно у тех крестьян, экономическое положение которых оценивалось ниже среднего.

Таким образом, после болезненного разграничения земель с помещиком, крестьянское хозяйство не рухнуло, однако состояние его нельзя было назвать цветущим. В большинстве уездов губернии были селения и целые волости, где оно так и не смогло встать на ноги. Земская комиссия приводит разнообразные причины этого: ежегодные переделы земли между семействами внутри общины, из-за чего крестьяне не вносили удобрений; неурожаи и падежи скота; распространение кабаков, которые крестьяне допускали на общинную территорию в расчете на получение от кабатчика денег для уплаты недоимки. В Николаевском уезде было отмечено: "I) отсутствие мелкого кредита, породившего кулачество и ростовщичество; 2) отсутствие правильного общинного хозяйства (вследствие обращения старост в агентов полиции); 3) расшатавшийся строй крестьянского самоуправления, подчиненного лицам, вовсе не заинтересованным в крестьянском благо состоянии". Далее Управа указывала, что "обеднение крестьян-собственников произошло от слишком высокой оценки земли для выкупа, а упадок временнообязанных - именно от этих временнообязанных отношений к помещику, наконец, бедственное положение крестьян, получивших даровые наделы, от недостаточности этих наделов". В Новоузенском уезде отмечались "недоброкачественность наделов, конокрадство, развитое в высшей степени в пограничной с киргизами местности, безлесье, вынуждающее покупать лесной материал по дорогой цене, высокая арендная плата за землю, высокие цены на рабочих". Наконец, большинство крестьян с момента первых взносов в счет выкупной суммы страдало от безденежья, кризиса наличных средств. Во имя получения их в ближайшее время крестьяне шли в кабалу за самую умеренную плату, выданную вперед. Ростовщики Д верный залог брали от 12 до 24% в год, на этом наживались многие управляющие имениями, местные барышники, лавочники, шинкари.

Значительно легче происходило разграничение с крестьянами у Удельного вед омет и казны. Хозяйство удельных и государственных крестьян и до реформы представлю собой самостоятельный экономический организм. Землепользование удельных крестьян сократилось по губернии с 917 085 дес., или 7,7 дес. на душу, до 802 293 дес., или 6,8 дес. на душу, т.е. на 12,5% ". Значительная чересполосность с удельными землями заставлял" крестьян арендовать у Удела клочки, не представлявшие ценности. Со второй половины 70-х годов характер аренды меняется. Прежде снимались отрезанные земли, как бы восстанавливалось привычное дореформенное хозяйство, поэтому аренда носила большей степени потребительский характер. Теперь площадь арендованных земель увеличивается, и хозяйства извлекают из них предпринимательскую выгоду. Так, в 188 г. в Самарском уезде на каждое крестьянское общество приходилось в среднем 702 да арендованной земли.

В ходе реформы 1863 г. в руках Удела остались богатейшие лесные пространств края. Раньше крестьяне свободно распоряжались здесь валежником, кустарником, иногда и строевым лесом. Теперь все это нужно было арендовать даже в тех уездах, где леса было много. Так, в Ставропольском уезде во владении 77 обществ был лишь мелкий кустарник из ракитника, тальника, "чалыжника" по лугам и болотам, осинника, березника, орешник и дубняка по оврагам и берегам речек. Из-за лесопользования то и дело возникали столкновения с удельной администрацией, лесными смотрителями и сторожами. За самовольную пастьбу скота в лесах Удела крестьяне подвергались штрафу. Сведения мздоимстве лесной стражи дошли до Департамента, что вызвало грозный циркуляр необходимости в каждом случае составлять акт о самовольных порубках леса и т.п. нарушениях. Виновные крестьяне должны были в первый раз уплатить двойную цену срубленного леса, во второй раз - тройную и подвергнуться аресту до 3 месяцев, а в трети раз двойному штрафу и полугодовому содержанию в замке.

В 80-х гг. XIX в. соотношение надельной и арендованной земель в хозяйства удельных крестьян губернии было следующим (в расчете на двор, дес.):

Уезд Надел Аренда

Самарский 13,2 8,8 I Ставропольский 13,1 5,6

Бугульминский 13,5 8,0 Бугурусланский 11,4 10,9 o Бузулукский 14,7 . 17,0 ;

Николаевский 11,3 14,5 Новоузенский 17,5 82,5

По губернии 13,1 10,9

Удельная деревня вышла из эпохи реформ вполне жизнеспособной. Об это свидетельствуют и данные о душевых наделах: хозяйства с душевым наделом до 2 дес составляли здесь в 1877 г. 0,2% и им принадлежало 0,02% общей площади надельных земель, с наделом от 2 до5 дес. - соответственно 16,7% и 10,8%, с наделом более 5 дес - 85% и 89,1%. В то же время у бывших крепостных крестьян хозяйства с наделом Д 2 дес. на душу составляли 38,2%, от 2 до 5 дес. - 49,6%, более 5 дес. - лишь 12,2%

Землевладение государственных крестьян в ходе реформы 1866 г. сократилось 4 190 648 дес. удобной земли и леса (данные 1858 г.) до 3 927 372 дес. (по итогам введении владенных записей). Отрезки составили 6,3%. Намного легче, чем у двух рассмотрении категорий крестьян были повинности: оброчная повинность составляла на 1868 г. в среднем по губернии всего 33 коп., самая высокая была в Николаевском уезде - 84 коп., самая низкая - в Бугульминском (15,5 коп.). Кроме того, крестьяне платили лесной налог, земские и мирские сборы, страховые платежи и др.

Государственная деревня была самой многочисленной в губернии. В ней, как и повсюду преобладал общинный душевой тип землевладения и землепользования, но в двух северных уездах - Самарском и Ставропольском, имелся ряд общин, владевших землей подворно-семейной основе. Здесь же было представлено т.н. четвертное и лично-подворное землевладение. Семейно участковое хозяйство было лучше обеспечено землей, под общинно-душевое: соответственно 10,3 дес. и 6,8 дес. на душу в Самарском уезде и 9,5 дес. и 6 3 дес. - в Ставропольском. В Ставропольском уезде было много хозяйств на четвертном праве, уровень землевладения в них был выше даже семейно-участкового - з,7 дес. на душу.

В государственной деревне, как и в других, было отменено дополнительное население землей на прибылые мужские души, поэтому рост населения неизбежно вел к сокращению душевого надела. Число государственных крестьян в губернии увеличивалось (особенно в Самарском и Николаевском уездах) вследствие переселений и за период 1858-1878 гг. выросло на 25%.

Часть государственных крестьян попала в этот разряд из крепостного состояния, в связи с передачей в казну имений мелкопоместных дворян. Их земельные наделы были начислены по нормам Положения 19 февраля 1861 г., они должны были выплачивать долги бывших владельцев перед казной и кредиторами. Отчаявшись, крестьяне д.Богдановки Бузулукского уезда обратились в 1871 г. с ходатайством о сложении с них недоимки по долгам бывшего хозяина, но получили отказ. Более того, их долг даже вырос, так как обнаружились неплатежи с долговой суммы, начисленной еще в 1849 г., когда имение было выкуплено в казну. Как видим, государственная деревня была многолика. Основную массу здесь составляли достаточно обеспеченные реформой 1866 г. крестьяне, но были категории лишь номинально отнесенные к этому разряду, а по реальному положению приближающиеся к бывшим помещичьим крестьянам.

Недостаток надельной земли для ведения самостоятельного хозяйства государственные крестьяне также восполняли арендой. Они имели для этого более благоприятные возможности огромного резервного фонда казны. Земельная аренда в пересчете на двор (в десятинах) в 80-х гг. XIX в. по уездам выглядела следующим образом:

Уезд Надел Аренда

Самарский 20,1 5,2 Ставропольский 16,0 6,7 Бугульминский 15,3 6,4 Бугурусланский 20,1 9,6 Бузулукский 24,2 10,0 Николаевский 23,5 7,3 Новоузенский 29,0 73,0

По губернии 22 11,8

Данные о размерах душевых наделов усиливают впечатление прочности хозяйства государственных крестьян: наделом до 2 дес. обладало лишь 0.2% душ (0,02% земли), от 2 до 5 дес. - 1,3% (0,48%), наделами более 5 дес. - 98,5% (99,5%).

Важным резервом развития крестьянского хозяйства была полученная, наконец, возможность покупать земли в личную собственность. Самые ранние сведения о земельных купках крестьян относятся к 1872 г. В пяти уездах (без Самарского и Ставропольского) у государственных крестьян было 140 384 дес., или 71,9 дес. на душу; у удельных соответственно 12 400 дес. и 105 дес.; у помещичьих - 14 483 дес. и 97,8 дес.; в среднем по всем разрядам - 167 267 дес. и 75,4 дес. За пять последующих лет две последние цифры возросли до 358 890 дес. и 144,8 дес. Дальнейший рост частного землевладения самарских крестьян устанавливается по двум переписям - 1877 и 1905 гг. :

Уезд Имений Десятин Щ

Самарский 161 22 091 o Ставропольский 253 18 873 д Бугульминский 147 26 329 Бугурусланский 445 39 843 -Ц Буэулукский 1 279 165 331 ЭД Николаевский 458 143 523 Ц Новоузенский 306 387 063 д По губернии 3 049 803 053 Д

Средний размер частного землевладения в 1905 г. составлял 263,4 дес. Крупны земельные Владения чаще встречались у бывших государственных крестьян. Известно целые семейные кланы: в 1872 г. в с. Максимовка Максимовской волости Бузулукском уезда крестьяне Фунтиковы (5 хозяев) имели 733 дес., Мамонтовы (7 хозяев) - 4 840 дес, Жоголевы (6 хозяев) - 3 266 дес., Новосельцев - 837 дес., Астафуров - 339 дес. В с.Утевка крупными собственниками были бывшие крепостные: их 24 домохозяев 15 имели менее 100 дес., 4 - от 100 до 200,3 - от 200 до 1 000, а 2 владели имениями свыше 1 000 дес.

Общее впечатление благополучное все же обманчиво, ибо среди крестьян был не только малоземельные, но и совершенно безземельные. Таковых к середине 80-х гг. X) в. насчитывалось по губернии 59 226 душ обоего пола (21 606 дворов). Кроме того, были земли были 21 556 душ мещан (3 719 дворов), которые на самом деле были из крепостных ) Они жили в местах своей прежней оседлости и занимались земледелием на арендованной земле. Безземельные составляли 3,8% сельского населения. Наконец 453 917 дес., и 1 6,3% всей надельной земли, было заложено либо сдано за долги, составившие в середине 80-х годов 6 415 517 руб. недоимок по платежам и 1 170 932 руб. долгов ростовщикам?

Общее увеличение крестьянского землевладения за первое пореформенное двадцатилетие (1863-1882 гг.) составило лишь 200 100 дес., т.е. 3,2%, а в среднем ревизскую душу 0,2 дес. Из последних сил за землю держались беднейшие из крестьян. С начала деятельности местного отделения Крестьянского поземельного банка и вплоть до его реорганизации в 1895 г. основными клиентами его посреднических операций в куги продаже земли были беднейшие крестьяне. Самое первое заявление было сделано Барси Селянским сельским обществом в 92 домохозяина, совершенно не имевшим полевой зем1 а лишь усадебную. В первые два года (1885-1887 гг.) заявителями оказались исключительно крестьяне-дарственники с размерами владений не свыше 1,25 дес. на душу. Вплоть до конца столетия среди клиентов банка преобладали бывшие помещичьи крестьяне.

К середине 80-х годов XIX в. завершался болезненный процесс освобожден крестьянского хозяйства от феодальной скорлупы. С отменой с 1883 г. временнообязанного состояния пали последние юридические оковы, на которых держалось внеэкономически принуждение. Самарское крестьянство вышло из великих потрясений аграрной реформ) в массе своей хозяйственно дееспособным. Для его быстрого подъема и процветани необходимы были две вещи - широкая свобода в увеличении землевладения землепользования и благоприятная налоговая политика правительства. Однако таких условий не было создано. Для покупки земли нужны были деньги, но они почти все уходили на уплату выкупных платежей, различных налогов и повинностей. Разбогатеть в таких условиях внутри общины можно было лишь путем откровенного ограбления своих соседей. Потому немногочисленная состоятельная верхушка деревни наделялась (особенно в бедных, малоземельных общинах) весьма неприятными для нее эпитетами: кулаки, елы и т.п. Богатство вызывало ненависть и обостренное чувство несправедливость существующего порядка вещей. В таких условиях чрезвычайно важное значение приобретал фундаментальные ценности традиционного крестьянского уклада, практически не затронутого

Крестьянский мир имел в своем распоряжении вполне реальную форму организационного уклада - общину. Она, действительно, вмещала в себя все крестьянское мироздание, а за пределами ее раскинулся "весь свет". Реформы в деревне даже укрепило мироощущение крестьян разных разрядов, ибо их правовое положение было в значительной мере унифицировано. Все насущные дела решал сельский сход, межобщинные прения устранялись на волостном сходе. Главными фигурами на селе были староста " волостной старшина. Новые судебные уставы лишь скользнули по поверхности жизни громадного большинства населения губернии. Стоявшие ближе других к общине мировой посредник и мировой судья так и остались силой чуждой, не говоря уже о полиции, появившихся позднее земских начальниках. Все это было "начальство", появлении которого связывалось в сознании крестьян с новыми поборами, притеснениями Выколачивание выкупных платежей и повинностей, карантинные зверства в годы эпидемий и эпизоотии лишь усилили у крестьян твердое неприятие всего, что исходило от "начальства". Как бы ни убеждали их заезжие чиновники, что та или иная мера проводится для их же, крестьян, пользы, сход либо молчал, либо охотно поддакивал, смекая тел временем, как бы лучше свалить новый груз. Поэтому между общиной и властью сложило негласный уговор, по которому "начальство" не вмешивалось во внутриобщинные дела а общество принимало на себя фискальные функции и во имя сохранения автономии бывало нередко жестоким по отношению к своим членам. Это обстоятельство породило обвинения общины в ее полицейском характере, что было несправедливо.

Самым важным событием в жизни общины был передел земли. Чаще всего это был" частичные переделы, связанные с выходом из общества. Поскольку малый надел оправдывал себя и доход с него не покрывал расхода, участилось бегство с земли вызвавшее "свалку-навалку" душ, частые жеребьевки. Передел принимал порой тяжелые формы внутренней борьбы в общине за уравнительное землепользование. Иногда споры длились годами, вызывая тяжбу на сходе, жалобы в волость и даже побоища, убийства и поджоги. В ожидании передела домохозяева прекращали унавоживание земли, корчевка пней, окапывание от суслика и т.п. Опасную напряженность создавал конфликт между заревизским поколением крестьян, т.е. родившимся и выросшим после последней ревизии и "державцами" наделов. Рубежом стала середина 80-х гг., когда первым удалось, наконец добиться своего, и деревню захлестнула волна переделов, охватившая не только приволжский но и центрально-черноземный район.

Велика была роль общины в формировании взгляда крестьян на преступление и наказание. Основой его, по свидетельству современников, была степень вреда благосостоянию народа. Поэтому преступления, касающиеся личной собственности и безопасности считались более тяжкими, нежели те, которые касались общественной собственности безопасности. Русские крестьяне северных уездов считали преступлением и грехом святотатство, поджог, умышленное убийство, кражу и грабеж; в то же время уклонении от воинской повинности, стрельба дичи в запрещенное время - не преступление и не грех, а проступок, покушение же на самоубийство, пьянство и развратная жизнь - грехи. Кража леса из казенной дачи не считалась даже проступком. По сообщению современника, "народ смотрит на казенный лес как бы на свою собственность, принадлежащую вей вместе и каждому в отдельности, и потому иногда приходится встречать такие суждек из которых видно недоумение в отношении запрета пользоваться казенным лесом с пеною свободою".

Особую ненависть вызывали у крестьян конокрады - каштаны, ибо делом их было подчас окончательное разорение целой семьи. Наказания были жестокими вершились самосудом. Здесь были свои правила. Обязательным считалось обсуждена преступления на сходе, при этом правом голоса пользовались все семейные крестьяне 35 40-летнего возраста, не замеченные ни в чем предосудительном. Таковых набиралось (10 человек во главе с сельским старостой или волостным старшиной. В случае отсутствии последних в председатели схода призывался опытный и авторитетнейший старик, ели которого считалось окончательным и безапелляционным. Решение о наказании принимал тайно и проводилось в жизнь немедленно. Известны случаи, когда по решению схода конокрады подвергались мучительному истязанию: одному из них были вбиты под ногти рук и ног деревянные шпильки; другому крупному вору народ порешил вбить в голову железный гвоздь, и он был вбит. Особенно страшной была казнь группы воров из пяти человек: их сначала высекли плетьми, потом посадили в наполненную дымом баню, ни 8 добились признания; наконец, ввернули им в голову через уши прядильные веретена, что привело к гибели подозреваемых.

Неоправданную жестокость порождали всякого рода предрассудки. Так, не считал за преступление убийство колдуна или колдуньи (ведуньи); в случае появления повальных болезней иногда производилось тайное опахивание селения, при этом если кто-то случайно узнавал тайну либо попадался в момент совершения таинства, его следовало убить (зарыть в землю живьем) и т.п.

К полотским преступлениям отношение у народов, населяющих губернию, различалось. Блуд и прелюбодеяние и связанное с ним изгнание плода и детоубийство были весьма распространенным явлением у всех, кроме татар и черемис (марийцев): у них рази и прелюбодеяние считались тяжким грехом и потому названные преступления, а так изнасилование, растление и сводничество были весьма редким явлением. Впрочем и остальные народы считали все это безобразием (т.е. не соответствующим образу Божьем а, следовательно, грехом, в котором отчет возможен только перед Богом.

Фундаментальной ячейкой крестьянского уклада была семья. Благодаря этим географическим исследованиям Императорского Русского географического общества, опубликованным в 70-х гг. XIX в., мы имеем довольно подробные сведения о внутреннем ре крестьянской семьи тех времен. Уже тогда наблюдатели отметили, что представления о чрезвычайной простоте семьи у русского населения, в отличие от нерусских народов соответствует действительности. Семья, особенно большая, сохранявшая черты родового быта, представляла собой сложный организм. В ней насчитывалось иногда более десяти работников. По подворной описи 1867 г., в Бузулукском уезде было 195 семей имевшей в своем составе от 6 до 10 работников, в 8 семьях было более 10 работников. В Николаев ком уезде таких семей было 194. Громадная семья Фортущных была известна в д.Раевке (крепостные переселенцы помещицы Раевской из Курской губернии). Возглавлял ее болышак Михаила. Семья состояла из его женатых братьев сыновей и внуков и владея участком в несколько сот десятин. Еще отец Михаилы Иван купил у помещицы 500 дес., к которым затем были присоединены новые приобретения. Большая семья представляла собой настоящую общину или артель, находившуюся под контролем большака большухи. Связующей силой ее являлось кровное родство, а в хозяйстве преобладал трудовое начало. По нему и определялось имущественное право членов семьи. Кроме главы семьи, дееспособными были также взрослые работники, имевшие свои семьи.

Имущественная власть главы семьи была ограничена правом на пай других ее поэтому завещания здесь не могло быть. В случае смерти большака сыновья его могли разделиться. В малой семье, которая уже преобладала в самарской деревне, завещание (духовная память) практиковалось и было приднано волостным судом. Власть в малой семье была значительно сильнее, ибо являлась не только административной. но и имущественной. Однако и здесь были свои правила: отец мог привести в семью приемыша, пасынка или зятя-влазеня, но они не могли претендовать на имущество и если получали, то только из милости. Наделить хорошего зятя-влазеня правом имущественного представительства отец мог только при отсутствии собственного сына либо объявив (с согласия мира) родных сыновей людьми беспутными. В иных случаях зять-влазень отходил от семьи "с одним крестом". Мальчик-сирота, оставшийся с матерью в семье отца, в случае своей женитьбы получал полный пай. Если же мать выходила вновь замуж, он отправлялся пасынком в чужую семью, а родня освобождалась от обязанности выдачи сироте пая его отца.

Ряд обычно-правовых устоев определял положение женщины, которой в малой семье жилось лучше: она свободнее распоряжалась имуществом. Своеобразие ее положения в семье определялось тем, что она не имела доли в имуществе, но зато обладала своим отдельным имуществом - коробьей. Это была ее привилегия. Она копила коробью всю свою жизнь на себя и детей, особенно на дочерей к замужеству. Коробья складывалась из побочных заработков (от продажи грибов, ягод, в малой семье - молочных скопов, яиц, птицы). Все женщины (бабы) получали из общего семейного запаса льняную, пеньковую или посконную нить, шерсть на одежду и обувь себе и семье. Эти выдачи были строго регламентированы с учетом состава семьи (муж, сыновья). Что сэкономила - в коробью. Большуха получала ровно с остальными. Ее преимущество заключалось в том, что она распоряжалась женской работой, "квашней и стряпней" и "не смотрела из чужих рук куска".

Семейное достояние выдавалось только на мужскую часть, девушки не получали ничего. На них мать выгадывала из своего да из части сыновей-подростков. В то же время девушки могли работать на себя (после общей работы, конечно), отправляясь в гульку - праздничную уборку хлеба по найму группами по 6-10 человек. Заработанное таким путем девушка откладывала в коробью, которая была неприкосновенна. Хозяин дома мог вскрыть ее лишь по подозрению в том, что в коробью уходит непомерное количество общесемейного достояния. Это был бы скандал. Вообще девушка в семье считалась "пустокормом". В народе ходила поговорка: "Отца-мать кормлю - долг плачу, сыновей в люди вывожу - взаймы даю, дочь снабжаю - за окно (на ветер) бросаю". Поэтому свадебные расходы брала на себя семья жениха: она получала работницу и должна была раскошеливаться, в том числе и на выкуп коробьи - кладку. Кладка отличалась от калыма именно тем, что ею выкупалась не невеста, а ее коробья.

Женщине запрещалось выступать в главных имущественных деяниях, например, в продаже хлеба, соломы и т.п. продуктов. В Тростянской волости Самарского уезда был случаи, когда жена тайком от мужа продала хлеб и продешевила, так как у нее степенный хозяин за полную цену покупать не стал бы. Волостной суд по жалобе мужа взыскал с покупателя и продавщицы штраф в 50 коп.

Община вмешивалась в жизнь семьи лишь в том случае, когда намечался урон для имущества. Тогда сход рядил и выносил свой приговор. К числу таких случаев относилась забота о сироте, которого слишком обделяли. Мир добивался выделения ему полного пая, как из него мог выйти хороший работник, полезный член общины. Мир вступался за солдатку, которую пытались спровадить из семьи. Если она имела сына, то могла твердо рассчитывать на защиту схода.

Таким образом, крестьянская семья представляла собой замкнутый мир со своим твердым уставом, восходившим подчас к очень древним нормам обычного права. Внутри этого крестьянского микрокосма выстраивалась сложнейшая иерархия ценностей о многими оттенками в отношениях, непонятными для людей, взирающих на деревню со стороны.

После 1861 г. резко участились семейные разделы. Как правило, инициаторами были молодые хозяйки. Раздел - это не то, что привычные выделы, отделы или отходы. Они не нарушали цельности хозяйства. Раздел означал, что из одного крепкого хозяйства возникали несколько маломощных. Сами крестьяне говорили: "Поделился такой-то дом, ну и ослабели во всем, что скотиной, что в лошадях, что и хлебушком". После падения власти помещика, тормозившего разделы, распад больших семей пошел так быстро, что концу XIX в. трудно было встретить под одной крышей две семьи даже родных братьев. Однако парные семьи в одно тягло (муж-жена) в миниатюре воспроизводили традиционный уклад.

Внешне жизнь крестьянина была непритязательна и однообразна. Целый летний день в поле. С ранней весны - сев ярового, от него до взметки паров под озимь - междупарье, и крестьянин норовит сходить в извоз; дальше настает метка паров и пока за ними уборка ржи, посев озимого, а тут и уборка ярового хлеба, возка снопов и лом (вспашка) жнивья под будущий яровой посев. Ясная осень и все первозимье тянется молотьба. Наступил первопуток по зимнику - снова в извоз. Шесть дней в неделе нечистота в избе, грязное белье, рваное платье. Лишь в праздник да на Христов воскресенье наденет он чистую рубаху, порты и онучи, новую сермягу или полушубок, обуется в сапоги или новые лапти, велит бабе обмыть лавку да почистить избу.

Одежда русского крестьянина - посконная, реже холщовая рубаха, пояс шерстяного шнурка, порты из синей полосатой набойки, онучи, лапти или сапоги, шага или картуз; молодые парни щеголяли в красных кумачовых или цветных ситцевых рубал суконных, нанковых или верблюжьих чуйках (халатах) на опаш или в новых армяках, подпоясанных красным шерстяным кушаком, летом в суконных картузах, зимой - в серых барашковых шапках-крымках с суконным донцем.

Отправляясь в извоз зимой, мужик надевал обычно малахай (овчинная дубленая шапка), шерстяные онучи (состоятельные - валенки), на руки - шерстяные домашней вязки варежки, укрытые рукавицами из дубленой овчины.

В праздничной одежде девок и баб были заметны перемены. Примерно с 80-х г. XIX в. на смену еще широко распространенным сукманам (сарафан из выкрашенной синий цвет шерсти либо ярко-красного ситца) с передниками, перетягивавшими груз посередине и потому портившими фигуру, пришли полумещанские одежды - платье с кофтой. Бабы отказались от древней кички и поверх повойника (шапочка со жгутом приходившимся прямо над теменем) повязывали платок с узлом сзади, под косой Девки же ходили либо вовсе без головного убора, распустив одну косу, схваченную шелковой лентой-косником, либо накидывали на голову платочек или косынку с узлом подбородком. На ногах - чулки, лапти, коты или башмаки, летом на работе - чаще босиком.

Избяное зодчество почти не изменилось, разве что у бедных крестьян вход в я обычно со двора, а у более состоятельных иногда с улицы, через крыльцо с навес Материал - сосновые полубрусины (обычно тройник - трехсаженной длины) л кругляк из чернолесья. Фундамент из бутового камня встречался в местах, где камень б удобен для ломки в геологических разломах, а чаще дом ставился на стулья - мощные комлевые столбы. По основанию дома за специальным двойным плетнем делал завалина, заполнявшаяся назьмом и старой соломой для сбережения тепла зимой. Кроме того, обычно на зиму бабы "ухетывали" избу, то есть обмазывали ее снаружи глиной.

Внутри русской избы было не столь чисто и опрятно, как у украинцев или тем более у немцев и молокан, воздух спертый и прогорклый, особенно зимой. В холода к тому же изба пополнялась приплодом - теленок, ягнята, поросята, нередко даже коровы. Убранство ограничивалось занавесками да подзорниками (у богатых - кружевные), нередки были бочные картинки, вывезенные с базара. Чаще всего на них изображались великие полководцы, персонажи сказок и песен (иногда с текстом, весьма безграмотным), а также картины духовного содержания: страшный суд и дьявол в виде огромного змея, разрисованного красными и зелеными полосами с надписью на каждой: "злоба", "пьянство", "блуд" и т.п. К концу века, впрочем, лубочная живопись стала исчезать из крестьянской избы. Непременно в каждом доме - кивот с образами, иконы, подчас весьма старинные, передававшиеся из рода в род.

В пореформенный период самарская деревня сохранила свое культурно-национальное и бытовое многоцветие. Приток населения продолжался. Самарское Заволжье обладало самым крупным в регионе положительным миграционным балансом. По данным всеобщей переписи населения 1897 г., число неместных уроженцев в Самарской губернии составило 244 974 чел. Из отдаленных губерний больше всего крестьян дали Тамбовская, Нижегородская, Курская, Рязанская и Владимирская, из соседних - Симбирская, Саратовская, Пензенская и Казанская. По уездам число неместных уроженцев было наибольшим в Новоузенском, т.е. на самом юге губернии (64 463 чел.), и Самарском (60 571 чел.) в остальных существенно меньше: в Николаевском - 42 459, в Бузулукском - 35 072, Бугурусланском - 17 235, Ставропольском - 14 157, Бугульминском - 11 017 чел. В результате этнодемографическая картина к концу XIX в. выглядела следующим образом: русских - 64,5%, мордвы - 8,7%, немцев - 8,2%, татар - 6,0%, украинцев - 4,3%, чувашей - 3,3% 101.

После русских многочисленнее других были мордва и немцы. Мордовский крестьянский быт весьма близок к русскому, но были и особенности, более всего сохранявшиеся в одежде. Мужчины носили белую холщовую рубаху (понар) с синей оторочкой по косому вороту и вышивкой (красной) по подолу, холщовые набойчатые порты, на голове большую часть года - баранью шапку (часто с прорванным верхом), на ногах лапти. Сапоги хранились как заветная вещь и надевались по большим праздникам или на свадьбу. Зимняя одежда была та же, что и у русских (полушубок, тулуп, армяк домашнего сукна).

Одежда мордовских женщин была более разнообразна: рубаха-понар вышита по всем швам, груди и подолу. Она делалась с открытой грудью и стягивалась большим медным или железным кольцом с пряжкой. Поверх понара - шушпан (узкий халат), расшитый по всем швам красной шерстью и гарусом с блестками и мишурой, передник с кружевами и прошивками, на талии пояс с подвешенными к нему мелкими вещицами, а сверху - красный шерстяной кушак. На голове - шалыган, под который убирались волосы. Девушки и молодушки (урьва) заплетали волосы в одну косу с узенькой ленточкой и кистью красных шерстяных ниток с блестками на конце. Летом и зимой они ходили с открытой головой, а если покрывались платком, то непременно красным. Среди мордовских женщин был распространен обычай нюхать табак или курить из трубки махорку. Они проявляли большую склонность к украшениям - носили огромные медные или оловянные серьги, массу таких же колец на пальцах; бусы, стеклярус, нанизанные на шнурок раковинки до девяти рядов, отягощали шею, ниспадая на грудь, и на каждом из них непременно крест или мелкая монета.

Этническая пестрота подчеркивала еще более многоликость крестьянского уклада, но в сущности своей он был единым у всех народов, внесших свой вклад в земледельческое освоение края. Духовным стержнем его было особое отношение к земле, сильнее всего выраженное в русском: "Земля - Божья". Здесь чрезвычайно важно заметить, что в понимании русского крестьянина земля именно Божья (а не просто ничья), она сотворена Господом для всех людей, для всего народа. Она дана для того, чтобы человек трудом своим праведным добывал хлеб свой. В этом коренится глубочайшее отличие крестьянского чувства хозяина - хозяина-труженика. Оно отличалось от примитивно-буржуазного чувства хозяина-собственника. То, что крестьянин был ярым собственником, не подлежит сомнению. В то же время, в его отношении к земле было много такого, что не укладывалось в буржуазный стереотип. Совершенно прав русский философ Н.А.Бердяев, в своем утверждении, что "никогда русское царство не было буржуазным". В душе русского крестьянина как бы сходились две бездны - бездна прошедшего, в котором зачиналось крестьянствование, и бездна будущего в его отдаленном, эсхатологическом значении, пока будет исполняться сказанное: "В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из коей ты взят" (Быт. 3. 19). Древняя идея "Земля - Божья" объясняет и благоговейное, молитвенное отношение к земле-матушке. Это чувство многократно усиливалось сознанием огромного труда, вложенного в нее поколениями, отцов и дедов. Именно на этой благоприятнейшей почве труда и молитвы, взрастало крестьянское чувство - чувство истинного хозяина земли, хозяина-труженика.

Исследования традиционных норм поведения и форм общения крестьян (помочи и побратимство, братнины и хороводы, посиделки и колядование) свидетельствуют, что жизнь деревни была неизмеримо богаче любой самой совершенной социологической схемы. Каждое крестьянское селение представляло собой целостный мир со своими обычаями, престольными праздниками, доморощеными философами и шутами, богатырями и убогими, пастырями и юродивыми, со своим набором местных названий речушек и ручейков, лесов и оврагов, прозваний и кличек. Эта духовная вселенная воспроизводила и воспитывала новые поколения и двигалась навстречу грозовым раскатам войн и революций, двигалась по-своему, не желая умещаться в рамки политических теорий, посрамляя непосредственной правдой своего существования любые проницательные умы, как только они в пылу порой самых благородных стремлений отрывались от нее либо отдельные движения крестьянской жизни, крестьянской души пытались объявить столбовой дорогой к правде и счастью.