ВОЛЖСКАЯ ВОЛЬНИЦА

Распад Золотой Орды, запустение былых кочевий создали на обширном лесостепном пространстве межграничья между Московским государством и отдельными ханствами (Крымским, Казанским, Астраханским, Ногайской ордой) широкую, в сотни километров, полосу ничейной земли, на которую не простиралась власть ни московских воевод и приказных людей, ни многочисленных татарских ханов и их мурз. В этих относительно безопасных районах скапливались "беспокойные" люди, уходившие от феодального гнета, излишней государственной регламентации.

Казачество не было порождением чисто русского (или украинского) общественного быта. Только значительно позднее, не ранее середины XVII в., классические казачьи сообщества становятся заметным явлением русской и украинской жизни, с особо выраженными специфическими чертами. А в первой половине-середине XVI в. о казаках Дикого Поля едва ли можно было сказать точнее, чем московские власти, отвечавшие на упреки ханов Ногайской орды: "...на поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, крымцы, и иные баловни казаков, а и наших украин казаки, с ними, смешавшись, ходят". Поначалу значительную часть, если не большинство, этих вольных людей составляли отколовшиеся от своих орд крымцы, ногаи, казанцы... Сами термины "казак", "есаул", "атаман" тюркские по происхождению.

Значительно позже, с середины XVI в., поток беглых с севера, "из Руси", начал преобладать и вскоре подавляющее большинство казаков оказалось выходцами из России и Украины. Соответственно и казачьи станицы стали "прижиматься" ближе к пограничным русским землям, прятаться на речных островах, лесистых мысах, в относительно труднодоступных местах. Заниматься привычным по прошлой жизни земледелием беглые не могли - засеянное поле, постоянное жилье находились под непрерывной угрозой нападения кочевников. Поэтому приходилось ловить рыбу, охотиться, а зачастую заниматься набегами, грабить своих кочевых соседей, торговые караваны. Суровая, полная лишений и опасностей жизнь способствовала воспитанию свободолюбия, высоких воинских качеств. Казачьи сообщества оказались настолько невосприимчивы к "нормальному" огосударствленному строю жизни, настолько солидарными и упорными в защите своих порядков, что смогли уцелеть до начала нашего века.

Как правило, в дореволюционной отечественной литературе казак ХVI-ХVII вв. рисовался совершенно анархической фигурой, чьей всепоглощающей потребностью было стремление к разгулу, грабежу и насилию. Появление вольного казака на государевой земле обязательно приводило к беспорядкам. Примером этого, по мнению историков XVIII-XIX вв., явились Смутное время, Разинщина и Пугачевщина. Вряд ли это мнение полностью соответствует исторической действительности. В силу своего положения и образа жизни казачество гораздо острее чувствовало любое социальное насилие и как могло, сопротивлялось ему. Вольные казаки всеми силами защищали свою независимость и внутреннее самоуправление, но практически во все времена не могли жить без сотрудничества с представителями правительственной администрации, без присылок из Москвы "хлеба, свинца, зелья". Русская казачья вольница, пусть и завуалировано, едва ли не со времени своего возникновения находилась на царской службе, хотя это была служба вольная. Хотел - служил, хотел - воевал, не желал - уходил к себе домой на тихий Дон или вольный Яик.

Уже в XVII в. казачество резко разделилось на две группы. Первая - вольные казаки, вторая - служилые, ставшие одной из традиционных групп служилого военного населения "по прибору". По свидетельству француза Жака Маржерета, число служилых казаков по всей стране составляло от пяти до шести тысяч человек, в то время как "настоящих" на Волге, Дону и Днепре насчитывалось никак не менее восьмидесяти тысяч.

Современные представления об облике типичного вольного казака во многом не соответствуют реалиям второй половины XVI-первой половины XVII вв. Казачество того времени крайне редко садилось на коня. Состязаться в конном строю с хозяевами степей кочевниками, с детства привыкшими к управлению лошадью, не имело никакого смысла. В первой же открытой стычке казаки потерпели бы сокрушительное поражение. Основным средством передвижения считались струги, челны, чайки, а все основные пути сообщения пролегали по рекам. Именно Дон, Днепр, Волга, Яик приютили на своих берегах казачьи ватаги.

Исследователи считают, что во второй половине XVI в., когда крупные казачьи сообщества на Волге, Дону и Яике только-только начали формироваться, такого обособления как в более поздние времена на донское, волжское, яицкое казачество не существовало, Соединенные целой сетью волоков-переволок, как их тогда называли, эти три речные системы в пределах степи и лесостепи оказались колыбелью для возникновения единой казачьей области, единого сообщества. До конца XVI в. московские приказные люди постоянно путались в терминологии, чаще всего, употребляя такие названия для казаков, как волжские и донские. Да и сами казаки считали все обширное лесостепное пространство от Яика до Дона своей единой родиной. Только в самом конце века, когда правительство, обеспокоенное столкновениями и грабежами на Волге, поставило в ее среднем и нижнем течении городки-крепости Самару, Царицын и Саратов, эта цельная казачья область оказалась насильно разорванной. Формирование крайних ее крыльев на Дону и Яике пошло обособленно, на Волге вольное казачество вскоре прекратило свое существование. Но еще долго казачьи станицы "ходили" друг к другу в гости, а Волга оставалась всеобщим излюбленным местом для поиска добычи. Порой сюда даже забредали отряды черкас - украинских казаков.

Территория Самарского Поволжья во второй половине XVI в. являлась одним из центров складывания русского казачества. Этому способствовали помимо политических и экономических причин природные условия - Самарская Лука с ее глухими лесами и горами, укромные пойменные острова, волжский торговый путь. Чрезвычайно важным условием явилось наличие двух речных систем - Самары и Большого Иргиза, по которым через волоки можно было легко добраться с Волги на Яик и обратно. В одном из документов того времени так описывается дорога с Яика на Волгу: "...с Еика на Иргизские вершины да вниз по Иргизу, а Иргиз река пришла в Волгу с левые стороны". Наблюдательный исследователь А.Мякутин писал в начале XX века, что на территории нашего края как бы замыкаются два громадных водных кольца, позволявших казакам легко уходить от погони и внезапно появляться для новых набегов. Одно из этих колец - вокруг Самарской Луки, где в районе современного села Переволоки можно было без особых усилий перебраться из Волги в реку Усу, через нее в Волгу у северной оконечности кольца, и наоборот. Недаром письменная и устная традиция напрямую связывала Переволоку и устье Усы с постоянными действиями казачьих отрядов. Второе кольцо соединяло в единую водную систему среднее - через реки Большой Иргиз и Самару - и нижнее - через Каспийское море - течение Яика и Волги. И, наконец то, чего не заметил Мякутин: притоки Большой Иргиз и Самара соединялись с волжской и яицкой акваториями еще в одну замкнутую систему.

До середины 80-х гг. на территории Самарского края не было ни крепостей-городков, ни постоянных гарнизонов. "Летование" же правительственных войск в устьях Самары, Большого Иргиза, "плавные рати" и редкие карательные экспедиции не могли полностью обезопасить волжский путь от нападений вольницы. На излюбленные места стоянок казачьих отрядов в устьях Большого Иргиза и Самары указывают, прежде всего, жалобы ногайских ханов и нурадинов в Москву. В делах Посольского приказа в связи с действиями казаков постоянно упоминается переправа через Волгу под названием Овечий брод "в тихих водах у соснового острова" (рядом с современным Хвалынском); в летописях, записках путешественников, народном фольклоре фигурирует Самарская Лука. И, наконец, учитывая топонимику, можно с высокой долей вероятности определить места стоянок виднейших атаманов волжских казаков - Барбашину поляну, Ермакову поляну.

Одно из первых упоминаний о появлении казачьих отрядов на территории Самарского края относится к 1551 г., когда руководитель русского посольства сообщал в Астрахань, что на его караван "против Иргизского устья, в стругах пришел князь Василий Мещерский, да казак Личюга Хромой, путивлец". По всей видимости, интенсивность действий казачества на Средней Волге шла по нарастающей и достигла своего пика во второй половине 70-х-начале 80-х гг. XVI в. Уход многих виднейших волжских атаманов вместе с Ермаком Тимофеевичем в Сибирь, чему в немалой степени способствовала активизация карательных экспедиций, на некоторое время сделал волжский путь более безопасным. С 1584-85 гг. казачьи ватаги все чаще и чаще вновь начали появляться на волжской акватории, но строительство Самары, Царицына и Саратова окончательно лишило всякой перспективы возможность формирования в Среднем и Нижнем Поволжье казачьей области. Со Средней Волги казачьи ватаги в основном перешли на Яик, с Нижней на Дон, где и происходило дальнейшее складывание яицкого и донского казачества.

Следует отметить две особенности пребывания казаков на Волге. Во-первых, казачество практически не пыталось основать на волжских берегах постоянные поселки и городки. Атаманы сознавали, что Москва не позволит им установить столь действенный контроль над волжским путем какого они смогли добиться на Дону и Яике. недаром в среде казачества того времени родилась присказка "На Волге быть - ворами слыть". Даже в годы наивысшего разгула казачьей вольницы на волжских просторах свои зимовья казаки устраивали все-таки на Дону и Яике. Волга же была, прежде всего, летней кратковременной стоянкой, местом для государевой службы, удалых предприятий, а то и разбоев. И, во-вторых, строительство крепостей во второй половине 80-х-начале 90-х гг. XVI в. не смогло в полной мере обезопасить волжскую акваторию. Недаром шертные грамоты ногаев в конце XVI-начале XVII вв. постоянно напоминают Москве о необходимости предотвращения казачьих разбоев на волжских берегах. В записках Адама Олеария и даже Я.Стрейса (1630-60-е гг.) постоянно сквозит тревога - как бы не напали казаки, то и дело описываются места, где очевидцы наблюдали наибольшее скопление казачьих отрядов - устье Усы, Казачьи горы, район будущей Сызрани и т.д.

Пик казачьей активности на Средней Волге в конце 70-х-начале 80-х гг. XVI в. связан с именами таких талантливых предводителей, как Иван Кольцо, Богдан Барбоша, Матвей Мещеряк, Никита Пан, Савва Волдыря (или Волдырь), Митя Бритоусов, Иван Юрьев. Московские послы, оправдываясь перед князем Ногайской орды за разбои этих атаманов, так писали о них: "... беглые казаки, которые, бегая от нас, живут на Тереке и на море на Яике, и на Волге, казаки донские пришед с Дону". Как бы то ни было, но во всех известных источниках того времени эти имена постоянно связывались с Самарским Поволжьем, Яиком и прияицкой степью. Вряд ли возможно восстановить родословную первых героев вольницы. В отличие от крупнейших деятелей казачества XVП-XVШ вв., Иван Кольцо, Богдан Барбоша и их окружение вышли из русских и литовских земель, татарских кочевых орд: с них, собственно, и начинался казачий род. Никого, кроме самых близких сотоварищей, не интересовало прошлое атаманов, более того - у многих были все основания скрывать его. Судя по прозвищам-кличкам, Никита Пан вышел из земель, принадлежавших Польше или Литве, Матвей Мещеряк был родом из мещерских мест, Савва и Ортюха Волдыри родились от смешанного русско-татарского брака, Нечай Шацкой появился из-под Шапка.

Среди волжско-яицких атаманов признанными лидерами были Иван Кольцо и Богдан Барбоша. По-разному сложилась судьба этих людей. Иван Кольцо навечно вошел в русскую историю как ближайший сподвижник Ермака Тимофеевича, одно из главных действующих лиц "Сибирского взятия". Имя Богдана Барбоши оказалось фактически забытым. В сибирском походе прославился Никита Пан и, особенно, Матвей Мещеряк. Последний, вернувшись на Волгу и Яик, вместе с Барбошей руководил решающим разгромом ногайских отрядов в яицкой степи (1586). По-разному погибали атаманы. Митя Бритоусов, Иван Юрьев, Матвей Мещеряк сложили буйные головы на царской плахе. В Сибири от татарской стрелы и сабли полегли Иван Кольцо, Никита Пан...

Долгое время ни ногаи, ни русские приказные люди не пытались локализовать действия казаков, связать их с конкретными лицами; первостепенное внимание уделяли событиям на Нижней Волге. Обычно в царских грамотах 50-х-начала 70-х гг. XVI в. звучали фразы типа: "А которые казаки на Волге гостей ваших грабили, били и мы тех казаков пред вашими послы велели казнить. А которые впредь учнут на Волге стояти и послом и гостем лихо делати и мы тех также велели казнить..." И все же в ногайских посланиях то и дело встречается фраза о том, что казаки отняли у них Волгу, Яик и Самару". Вряд ли кто мог отнять у кочевников реку Самару кроме казачьих ватаг, постоянно прочесывавших Самаро-Яицком регион.

Первые упоминания о крупномасштабных действиях нашего" казачества в заволжских степях относятся к 1577-78 гг., когда казачьи станицы под руководством Мити Бритоусова, Ивана Юрьева, Ивана Кольцо и Богдана Барбоши разгромили столицу Большой Ногайской орды Сарайчик. Поход этот, как и многае другие предприятия вольницы, вышел за пределы той роли, которую обязывала играть ее Москва, нанес большой ущерб русско-ногайским отношениям и поэтому русским дипломатам пришлось приложить максимум усилий для того, чтобы загладить инцидент. Ногаев заверили в том, что на Волгу пошлют карательные отряды, а руководителей нападения казнят. В трудные годы Ливонской войны правительство делало все возможное, чтобы избежать обострения отношений с таким сильным юго-восточным соседом, каким являлась Большая Ногайская орда, тем более что ее отряды принимали участие в боевых действиях на стороне русских войск.

Волжско-яицкие казаки, по мнению центральных властей, в оплату за боевые припасы, снаряжение и продовольствие должны были беречь перевозы на Волге, служить проводниками и разведчиками, не допускать кочевников на русские окраины. Обычными для взаимоотношений центра и казачества были грамоты, в которых предписывалось последним перевозить через Волгу ногайских послов, гонцов и даже воинских людей . Казачество в глазах Москвы являлось беспокойной, трудно, но все же управляемой силой, которая могла надежно сдерживать агрессивные намерения кочевников. Однако Барбоша и его друзья то и дело выходили за отведенные им рамки поведения, считали себя полностью самостоятельными, свободными людьми. В Посольском приказе дипломаты постоянно делили казаков на "прямых" - послушных и "пришлых" - чинивших разбои. Но так уж получалось для ногаев, что даже "прямые" казаки не так, так эдак выходили из-под московского контроля.

Излюбленным занятием казачьих отрядов были нападения на ногайские улусы для отгона лошадей. Например, один из ногайских мурз Умагмет-мурза жаловался летом 1581 г.: "...наперед сего Ермак отогнал с Волги шестьдесят лошадей моих. А летось отогнали с Волги тысячу лошадей". Судя по сохранившимся документам, особенно урожайным на столкновения с ногаями стал именно этот год. Весной в Москве узнали, что некоторые из ногайских мурз решили принять участие в крымском набеге на окраины Российского государства. В ответ 5 мая русское правительство приговорило послать грамоты к казакам на Волгу с указанием не давать перевозов ногаям, идущим с русским полоном, и нападать на их отряды. Однако "ходить" войной на улусы было категорически запрещено. Создается впечатление, что вслед за указом московские власти предприняли тайные шаги и неофициально разрешили волжским атаманам вести активные действия в степи. В грамоте князю Урусу от 26 мая 1581 г. говорилось, что стоит только царю приказать - и казаки начнут громить ногайские улусы. Особенно любопытна одна из фраз грамоты, сообщавшая князю, что "...нам уже нынче казаков своих унять не мочно". Казачество восприняло боярский приговор и секретные "инструкции" к нему как разрешение полной свободы действий. Последовали нападения на улусы. Ногайский князь в августе 1581 г. жаловался Москве, что все мурзы со своими кочевьями отошли далеко на восток от Волги, за Яик, "...оттого, что у Волги боятца жити от волских казаков войны". Волжские перевозчики и в это лето исправно выполняли свои обязанности у "Соснового острова", но при этом увлекались грабежами перевозимых.

Одним из самых нашумевших дел, вызвавших длительный обмен посланиями между Москвой и Сарайчиком, оказалось знаменитое ограбление на переправе в начале августа 1581 г. русского и ногайского посольств, а также бывших с ними ногайских и среднеазиатских купцов. Один из очевидцев и невольных участников этого события руководитель русского посольства В.Лобанов-Пелепелицын оставил следующее описание случившегося: караван пришел "...под Сосновый остров на Волгу, на перевоз, и на перевозех и на Волге казаки Иван Кольцов, да Богдан Барбоша, да Никита Пан, да Савва Волдыря с товарищи почали нагайских послов и тезиков перевозить по прежнему обычаю..." Богдан Барбоша и Иван Кольцо объявили русскому послу: "наперед перевезут татарскую рухлядь и татар половину". Считая, что их просят добром, русские и ногайские послы согласились. После, того, как силы ногайского эскорта (до 300 человек) были разделены, на него с обоих сторон Волги из засад напали казаки. Ударившихся в панику ногаев преследовали на протяжении нескольких десятков верст. На просьбы Пелепелицына пощадить ногайских послов и среднеазиатских купцов-тезиков, казаки отвечали: "...Урусов посол жив", а до остальных и дела нет.

Это побоище случилось в августе, а несколько дней спустя атаманы подстерегли на том же "перелазе" ногайский отряд в 600 всадников, возвращавшийся с богатой добычей из-под Темникова и Алатыря. Надеясь заслужить прощение за предыдущую выходку, казаки отправили пленных в Москву. Однако центральные власти распорядились иначе. Пленных ногаев отпустили в Орду, а сопровождавших их казаков, в том числе известного волжского атамана Ивана Юрьева и не менее известного Митю Бритоусова, повесили перед ногайскими послами. Остальных руководителей нападения на "перелазе" - Барбошу и Кольцо - велели сыскать и казнить.

Но и после подобных чрезвычайных случаев московские власти не переставали проводить дифференцированную политику по отношению к волжским казакам. Отправленному в Орду послу Павлову наказали найти среди вольницы казаков "прямых" Москве и нанять их для охраны посольства. Из отрядов же Барбоши и Кольца было ведено вешать мятежников, а пожитки их отдавать казакам, которые "прямят" . По-видимому, в этот год на Волгу были посланы карательные отряды.

После шумных событий на волжских перелазах пути предводителей волжской вольницы разошлись. Иван Кольцо, Никита Пан, Савва Волдыря и с ними около 500 человек (в документах чаще всего упоминается цифра 540) ушли вверх по Волге и Каме к Строгановым, где под предводительством Ермака Тимофеевича составили костяк "сибирской дружины". Барбоша решил переждать опалу в зимовьях на Яике. Известия о действиях казачества на Средней Волге на некоторое время пропадают из документов или встречаются лишь эпизодически.

Возникает вопрос, а был ли сам Ермак Тимофеевич участником волжских предприятий и одним из атаманов волжско-яицкой вольницы? Версий о его происхождении, начальном периоде жизни предостаточно. Среди волжских атаманов конца 70 - начала 80-х гг. XVI в. имя Ермака упоминается несколько раз. Самарские краеведы считают, что село Ермаково (Ермакова поляна) на Самарской Луке получило свое название от старинной стоянки на этом месте отряда Ермака. Думается все же, что Ермак Тимофеевич если и бывал на территории нашего края, то лишь эпизодически. В противном случае известия о столь заметной фигуре среди местного казачества наверняка отодвинули бы на второй план Кольцо, Барбошу и их сотоварищей. В заволжских степях действовал его тезка атаман Ермак Петров, сподвижник Кольца и Барбоши. Он не ушел в Сибирь, остался на Яике. Последние упоминания о действиях станицы Ермака Петрова относятся к 1586-87 гг. Сам же Ермак Тимофеевич в 1581 г. принимал участие в качестве "атамана казацкого" в Ливонской войне.

Временное затишье в заволжской степи было нарушено в 1584-85 гг. Вновь ногаи начали то и дело жаловаться на разгулы казачьих отрядов. В конце лета 1585 г. в Среднем Поволжье появился последний "великий атаман" Сибири Матвей Мещеряк. Остановившись после долгого перехода в Самарском урочище, около 600 казаков во главе с Матвеем долго решали, что им делать дальше. А вскоре после этого ногаи сообщили в Москву, что Мещеряк отогнал у них табун в пятьсот лошадей.

И все же былая свобода, вольная жизнь на волжских берегах доживала последние дни. После начала строительства Самары Барбоша и объединившийся с ним Мещеряк поняли: на Волгу теперь можно приходить только украдкой, воровски. В поисках новой постоянной базы они обратили внимание на удобное место на Яике, рядом с устьем реки Илек. Здесь, на острове Кош-Яик, около 700 человек в течение летних месяцев построили земляные и деревянные укрепления, дома и землянки, Конюшни для лошадей. Это не напоминало прежние временные зимовья. "Городок крепок, - сообщали сами казаки, - взята им [ногаям] города нельзя". Крепость ставилась глубине вражеской территории, практически без тыла. Оборонявшиеся знали, что иного выхода, кроме верной гибели в случае сдачи городка, у них нет.

Как в Сибири хан Кучум, и сменивший его Карача, так и в ногайской степи князь Урус всеми силами обрушился на ненавистных пришельцев. Первые нападения на Кош-Яицкий городок случились уже летом, а в начале осени к крепости подступил со многими мурзами сам Урус. К этому сражению ногаи подготовились как никогда. Они привезли с собой много дерева и приступили "к городку с приметом, а хотели, приметав лес, да городок зажечь: тут же де было нагай двести человек с рушницами...". Длительная осада притупила бдительность кочевников и казаки во время внезапной вылазки смогли разгромить отряд с огнестрельным оружием, "захватав все "рушницы". Воодушевленные этой победой казаки бросились на основные силы ногаев и обратили их в бегство. Сильный дождь не позволил последним быстро уйти из-под крепости и, как описывают схватку дела Посольского приказа, казаки "пришли на них тиском и... побили".

Так была выиграна битва за степь, битва, после которой Большая Ногайская орда так и не смогла оправиться. Известный советский историк Р.Г.Скрынников писал: "поражение Уруса имело такое же значение для судеб Южного Приуралья, как разгром Кучума для судеб Западной Сибири" Казачество смогло окончательно утвердиться на Яике и уже в конце XVI в. заложило основу для становления будущего Уральского казачьего войска.

Казачьи атаманы еще не раз приходили на Среднюю Волгу, нанимались на службу к самарским, саратовским, царицынским воеводам, подкарауливали купеческие, а то и посольские караваны, но отныне именно река Яик стала основным местом их пребывания.